Бизнес уходит в тень

Хорошие времена для российского бизнеса так и не настали, меры по его поддержке работают слабо, рассказал уполномоченный по правам предпринимателей Борис Титов. У бизнес-омбудсмена Бориса Титова после принятия закона об этом новом институте скоро появятся значительные полномочия, в том числе право приостанавливать муниципальные акты, включая постановления правительства Москвы. «Ведомостям» Титов рассказал, как, не дожидаясь закона, защищает своих коллег-бизнесменов, кого уже удалось освободить из тюрьмы, за кого заступался на встрече с Владимиром Путиным и почему он не спешит давать экспертизу второму делу Михаила Ходорковского. Рассказал, как развивается его бизнес и как он выполнит новое требование — отказаться от всех активов за рубежом. Он также представил свою декларацию, которая впервые будет опубликована на сайте Кремля через неделю, впрочем, не стал подробно комментировать происхождение активов и источники дохода.

— Правительство обновилось почти год назад. Что-то изменилось?

— Не очень много. Правительство говорит о мерах по улучшению инвестклимата. Инвестклимат состоит условно из трех частей: удобно, безопасно и выгодно. По первой части кое-что делается — «дорожные карты» Агентства стратегических инвестиций. Для стройки теперь надо меньше документов, облегчается таможенное регулирование, появился инвестиционный стандарт для регионов. Для безопасности создали институт бизнес-омбудсмена, за который я отвечаю. Теперь надо заниматься третьим — оптимизацией налогов, процентов по кредитам, тарифами. Потому что безопасность и удобство не имеют никакого значения, если бизнес делать невыгодно.

— После встречи с вами Владимир Путин предложил правительству еще раз обсудить проблему повышенных страховых взносов для предпринимателей. Какие доводы вы привели?

— Иногда у меня бывает возможность как омбудсмену обсудить проблемы бизнеса с президентом, и я этим пытаюсь пользоваться для того, чтобы ставить самые наболевшие вопросы. Сегодня такой вопрос, к сожалению, системный — бизнеса в стране становится меньше, наше число убывает, многие предприниматели сворачивают свое дело или уходят в тень. В связи с последними решениями правительства сегодня это особенно коснулось микробизнеса — индивидуальных предпринимателей (ИП). Повышение в 2 раза вмененных социальных платежей вызвало очереди в налоговых по дерегистрации ИП. Ко мне идет очень много обращений по этому поводу — и коллективных, и индивидуальных, и даже губернаторских, например от губернатора Ульяновской области. Больше 350 000 предпринимателей аннулировали регистрацию — это серьезная армия, которая не может не повлиять на развитие экономики страны. Пока сложно посчитать, как это сократит ВВП («Деловая Россия» утверждает, что на 0,7%), но решение опасно и с точки зрения социальных последствий. ИП обеспечивают в основном самые простые бытовые сервисы для самых простых людей: парикмахерские, металлоремонт, таксисты те же, кстати, и частные детские сады. Олигархи этим заниматься не будут, а советская фирма «Заря» давно закрылась. И что вообще глупо — эти люди, которые обеспечивали и себя, и своих сотрудников работой, теперь останутся безработными и сядут на шею государству.

— Путин после встречи с «Опорой России» еще в ноябре поручил правительству разобраться в этой ситуации. Что-нибудь было сделано?

— К сожалению, мало чего. Потому что есть мнение финансового и социального блока, которое превалирует над всеми остальными (надеюсь, пока): бюджет пенсионного фонда надо пополнять любыми способами, в результате будет лишь техническое снятие с регистрации «спящих», а все активные останутся на рынке. ФНС даже заявил, просто дезориентировав президента, что 73% из снявших регистрацию не сдали отчетность за прошлый год, — значит, не вели коммерческую деятельность. Нет, они вели хоздеятельность. Просто, извините, если ты идешь увольняться, зачем мучиться с бумажками, сдавать отчет, который с тебя все равно никто особо не требует. Так что это не показатель. А уходят как раз активные — не стали бы «спящие» писать мне заявления, кричать и требовать — и где-то даже на улицу выходить. По нашим данным, снимают регистрацию, например, таксисты, теперь они опять будут «бомбить» по-старому. Один раз поверили, что лучше зарегистрироваться, работать открыто, накапливать пенсию, получать потребительские кредиты, — больше не поверят. Много было пенсионеров, у которых совсем маленькие бизнесы: кто-то вязал, кто-то грибы консервировал. Это был небольшой дополнительный доход к пенсиям. Это ударило и по молодым предпринимателям. У меня была большая с ними встреча, и они привели в пример показательный случай: в Удмуртии 280 молодых людей в прошлом году зарегистрировались, каждый нашел свою небольшую нишу, договорились вместе идти в бизнес. А сейчас вынуждены были все так же дружно выйти. Эта сумма, которую, кстати, надо платить вперед, точно не для стартапов.

— По сути, поручения Путина не выполняются?

— Просто идет дискуссия. Со стороны финансового блока, социального блока, Минтруда было другое мнение. Они убеждали Путина, что все нормально, это естественные процессы, все правильно.

— Апелляция идет к экономической выгоде для бюджета: плюс 40 млрд руб.

— Да, весь вопрос чуть больше, чем в 40 млрд руб. И это при том, что эта сумма составляет меньше процента от всех доходов пенсионного фонда. При этом мы потеряли напрямую 13 млрд руб. за счет того, что более 350 000 людей теперь не заплатят ничего, и еще непонятно, сколько уйдет на пособие по безработице. А кроме того, ущерб понесут бюджеты прежде всего муниципальные, поскольку эти люди не заплатят не только пенсионные отчисления, но и налоги, в том числе патенты. Так что и финансово все не бьется.

— Это ведь не первый удар по малому бизнесу. Ранее появился запрет на продажу пива и сигарет в ларьках.

— Здесь удалось выровнять немного ситуацию. В деревнях, где нет других магазинов, сигареты можно продавать в киосках, а в городах — в павильонах. Необязательно в супермаркетах, как изначально было в тексте. Но были и более крупные удары. Например, по бухгалтерии малых предприятий. В соответствии с обновленным Налоговым кодексом с 1 января те, которые на упрощенке, должны вести полную бухгалтерию. И это затраты и тяжелая нагрузка. Помимо этого проходит сертификация рабочих мест. У консалтинговых фирм уже появились тарифы на сертификацию: одно рабочее место — 1000 руб. Плюс повсеместно закрывают рынки — жалобы идут со всей страны: Москва, Саратов, Воронеж…

— Можно ли констатировать, что правительство с большим трепетом относится к сверхкрупному бизнесу и так легко поступается интересами малого?

— Правительство декларирует, что малый бизнес нужен. И за последние годы достаточно много было сделано с точки зрения регулирования: введена специальная система налогового учета, патенты, практически по всей стране работают гарантийные фонды, которые поддерживают малые бизнесы и дают гарантии на обеспечение кредитов. А меры, о которых мы говорили выше, делаются не из вредности, а просто наша бюрократия прежде всего мыслит только бюджетными категориями — потенциально выпадающими сегодня доходами, а не будущим экономики страны. Кроме того, регулирование стремится к каким-то идеальным схемам прозрачного, социально ответственного, санитарно чистого бизнеса, чтобы каждый ларек соответствовал никак не меньше, чем больничным нормам чистоты. Но страна-то к этому не готова: для того чтобы создавать идеальные картины, надо иметь полотно, на котором рисовать. Сначала надо нарастить количество бизнеса, конкуренцию, а уже потом, когда нагуляют жирок, стремиться к совершенству. У нас же все наоборот: сначала требования, потом стимулы развития, а в результате мы регулируем пустое место.

— Так что следует делать по отношению к индивидуальным предпринимателям?

— Надо всего лишь полностью поменять подход: рассматривать малый бизнес не как фискальную, а как социальную функцию. Малый бизнес надо отпустить на свободу, максимально снизив на него финансовую нагрузку. Мы предлагали, чтобы всем малым предприятиям было разрешено перейти на патентную форму, ее уже опробовали, мера работает. И чем мы рискуем — 0,7% пенсионного фонда и такой же мизер в налоговых доходах бюджета? Но если создать условия, при которых он выйдет из тени, то доходы не только не снизятся, но и возрастут, и при этом будут созданы новые рабочие места и новые доступные услуги населению. И макроэкономические показатели улучшим. Сегодня рост ВВП близок к нулю. Но реальный ВВП сильно отличается сегодня от официального, его, по нашим подсчетам, можно только за счет выхода бизнеса из тени увеличить на несколько процентных пунктов. Например, если все «бомбилы» России выйдут вбелую и купят патенты, это будет значительная прибавка к ВВП.

— Курировать экономику в Кремле будет, скорее всего, помощник президента Татьяна Голикова. А ведь именно она, как мы знаем, была одним из инициаторов повышения страховых взносов.

— Голикова всегда занималась в Минфине цифрами, и для нее важны цифры с плюсом бюджету. Должен быть профицит — и тогда все счастливы. Но для того чтобы страна развивалась, хорошо работают и минусы. Сбалансированный дефицит бюджета — это как раз нормальное состояние развивающейся экономики. Проблема в том, что правительство ориентировано на бюджет государственный, а не на бюджет страны в целом, который включает и домохозяйства, и частные компании, и некоммерческий сектор. Надо все вместе развивать. Пришло время. Жесткая финансовая политика была очень полезна на выходе из кризиса 1990-х гг. Но к 2005-2006 гг. все пришло в норму, бюджетная дисциплина налажена, все начали платить налоги, политика Алексея Кудрина победила, настал новый этап, а мы этого не поняли, не переориентировались. Хотя есть известное правило, по которому живет бизнес: после кризиса следует период развития, если ты сбалансировал ситуацию, дальше надо развиваться, надо инвестировать — иначе застой. И мировой опыт показывает, что успешны те, кто выбирает модель инвестиционную: США, Китай при выходе из кризиса снижали налоги и стимулировали спрос — и они в выигрыше. Зажим расходов, жесткая финансовая политика, реализуемая в Европе, привела к известному сильно отличающемуся результату. У нас же по-прежнему доминирует жесткая финансовая модель Кудрина — стабильность важнее всего, даже политику Европейского банка мы считаем слишком мягкой. Конечно, пока высоки доходы от нефти, мы можем таргетировать инфляцию, копить резервы и зажимать рост. Но что будет дальше? Доходов для поддержки расходов бюджета уже сейчас не хватает. Поэтому надо таргетировать не инфляцию, а развитие, эффективный экономический рост. А его могут обеспечить только предприниматели, частный сектор, новые промышленные предприятия. Главное сегодня — создать такие условия, чтобы в нашу экономику было и выгодно, и удобно, и безопасно инвестировать.

— Насколько велико сейчас налоговое бремя на бизнес?

— Финансовый блок убеждает президента, что у нас низкие налоги. Кудрин всегда приводил один показатель — процент налогов в доходах ВВП у нас невысокий по сравнению с другими странами. Но дело в том, что у нас просто большой объем доходов дают экспортные (на сырье) и импортные пошлины. А для компаний важнее другой показатель — соотношение налогов к выручке предприятий. Вот тут-то мы на одном из передовых мест в мире. Налоговое бремя составляет более 40% от выручки компаний. Да и по Doing Business мы плетемся во второй сотне стран по удобству налоговой системы. У нас не только одна из самых высоких налоговых нагрузок — в сравнении со странами-конкурентами и с партнерами по БРИК, но и самые высокие процентные ставки по кредитам и энерготарифы. Плюс высокая коррупционная рента. И получается, что производить вбелую в нашей стране невыгодно. Мы проигрываем в конкуренции другим юрисдикциям.

— Вы говорите про кудринскую политику — но он давно ушел из правительства.

— Кудрин ушел, но дело его живо. Я к Кудрину очень хорошо отношусь, и не зря его признавали лучшим финансистом мира. Он великий финансовый министр, действительно собрал в кулак все финансы страны. Но на посту вице-премьера по экономическому развитию нужен был другой человек.

— Обсуждался ли с Путиным законопроект о бизнес-омбудсмене? Правда ли, что Минэкономразвития встало на пути наделения вас более широкими полномочиями?

— Мы, естественно, говорили по закону. Пока есть консолидированная позиция, что нужен компромиссный вариант. Конечно, сегодня никто не разрешит одному чиновнику осуществлять приостановку правительственных нормативных актов. Это было бы слишком беспрецедентным полномочием, которого нет ни у кого в стране, даже у президента. Но надо с чего-то начинать. У меня появится важное полномочие по приостановке ненормативных муниципальных актов, по поводу которого как раз основная часть обращений к нам идет.

— А решение мэрии Москвы — это муниципальный акт или региональный?

— Мэрия Москвы у нас одновременно и муниципалитет, и субъект Федерации.

— То есть вы сможете приостановить решение правительства Москвы о сносе какого-нибудь рынка?

— В принципе, полномочия такие будут, но, конечно, ими надо очень осторожно пользоваться, учитывая ущерб и последствия от непродуманных действий. Муниципальными актами регулируются не только рынки, но, к примеру, и стоянки общественного транспорта. Но есть и другие положения в законе, которые действительно дают серьезный маневр для решения проблем. Например, было решено, что институт уполномоченного с его аппаратом будет госорганом, отдельной структурой, а не подразделением администрации президента. Так же как у омбудсмена Владимира Лукина. Это дает более высокий статус, а самое главное — это отдельное юридическое лицо. Будем иметь самостоятельность в юридической и, что немаловажно, в финансовой области. Кроме того, можем защищать в судах интересы как отдельных, так и групп предпринимателей — и это тоже серьезная новинка. Конечно, это не какие-то революционные полномочия, но для начала вполне достаточно.

— Как будут отрегулированы ваши отношения с прокуратурой, СКР, МВД?

— Нам дано право обращаться, а они должны мне отвечать в 15-дневный срок, причем именно то должностное лицо, на чье имя написано обращение. Предусмотрено создание ситуационных центров (рабочих групп) с этими органами. Уже создана такая группа с прокуратурой, сейчас создается с МВД и готовится соглашение с СКР. У меня есть полномочия требовать дисквалификации чиновников, есть полномочия обращаться с требованиями возвращать в надзорное производство судебные решения, входить в сизо и тюрьмы без специального разрешения — но только если человек сидит по экономическим статьям.

— Кого-то освободить уже удалось?

— Уже есть позитивный опыт, и прежде всего по изменению меры пресечения. У нас ведь до сих пор предпринимателей сажают на стадии следствия. После наших ходатайств несколько человек освободили из-под ареста, были закрыты некоторые уголовные дела. В том числе известное дело в отношении агрокомпании в Ленинградской области. Дело возникло совершенно на пустом месте: компания вносила в качестве удобрения на своих землях навоз. В результате конфликта с властями им вменили по экологической статье обвинение с якобы нанесенным ущербом в 84 млн руб. (т. е. как бы сами себе нанесли экологический ущерб), хотя все экспертизы показали, что никаких вредных веществ в этих почвах нет.

— Но статистика показывает, что положительных результатов более чем за полгода работы удалось добиться не так уж много — только в 10 случаях.

— Уже в 12, и это уже кое-что, тем более что я пока еще без полномочий. Конечно, все непросто с чиновниками, но у нас есть и внутренняя проблема, которая состоит в том, что центр общественных процедур (ЦОП) «Бизнес против коррупции» пока не очень быстро рассматривает дела. А без экспертизы нельзя, далеко не все обращения имеют реальные основания. Бывают случаи, когда некоторые реально виноваты и просто пытаются использовать нас, чтобы уйти от ответственности. Иногда пытаются притянуть нас в акционерные и иные разборки, когда между собой что-то не поделили — и пошла война, при этом часто каждый пытается привлечь на свою сторону правоохранительные структуры. Могу, к сожалению, сказать, что таких чуть ли не большинство. Так вот надо отделять зерна от плевел, для чего и существует ЦОП. К сожалению, процесс его работы небыстрый: сначала региональная, потом юридическая экспертиза, только затем заслушиваем на общественном совете и принимаем решение, помогать или не помогать. В очереди еще много людей. Но, надеюсь, с созданием региональных ЦОП при региональных уполномоченных ситуация облегчится. Но даже абсолютно обоснованные жалобы не всегда решаются легко. Конечно же, не везде нас слушают, иногда жестко упираются, как, например, в истории с бизнесменом Иосифом Кацивом. Я президенту доложил о ситуации с этим делом, он пообещал разобраться.

— В чем суть дела?

— Это предприниматель, который сидит до приговора уже пять лет. Что абсолютно вне рамок и юридической, и простой человеческой логики. При этом сам Кацив получил в тюрьме диабет, а с ним сидит по этому же делу человек, которому 74 года. Конечно, суд должен решить, нарушали они закон или нет, но очевидно, что система должна обеспечивать разумные сроки для осуществления правосудия и что без доказательства вины человек в заключении так долго находиться не должен. Тем более предприниматель, который в соответствии с новым законодательством вообще не может арестовываться до суда.

— Почему же это происходит? Кто его держит?

— Суд. Как я сейчас понимаю, самый независимый суд в мире. Если судья не захочет ни от кого зависеть, на него повлиять действительно по нашим законам невозможно. Мы сейчас готовим системные предложения по судебной реформе. К нам приходит много юристов, они говорят: самое главное — обеспечить независимость суда. Обеспечить независимость от звонков — важное дело, но сегодня главный вопрос другой — вопрос ответственности. Если они принимают заведомо неправосудные решения, то ответственность должна быть неизбежной.

— Было еще одно громкое дело — Сергея Бобылева. Вы активно за него заступались. Почему не удалось смягчить ему наказание?

— Очень сложное дело. Ему дали срок — девять лет за мошенничество, а было мошенничество или нет — сложный вопрос. Бобылев очень быстро развивал свой бизнес, он использовал такой агрессивный стиль, с большими рисками инвестирования выбрал. Но попал на кризис 2008 г., все начало рушиться. Я бы не стал сегодня давать заключение о его отношениях с партнерами и кредитором — Альфа-банком, но одно понятно точно: преступление нужно переквалифицировать на новую статью, 159 прим. 4, мошенничество в предпринимательской сфере, по которой максимальный срок за такие преступления — пять лет. Но суд отказался переквалифицировать дело, по нашему мнению — необоснованно.

— То есть, по сути, новая трактовка статьи о мошенничестве не работает?

— Не всегда, поэтому я просил Верховный суд дать разъяснение, как должна проходить переквалификация для предпринимателей и как определять, что является предпринимательской деятельностью, а что нет. В соответствии с нашим законом такие заключения может давать уполномоченный.

— Как идет рассмотрение обращения к вам Михаила Ходорковского? Почему оно затянулось?

— Дело ЮКОСа рассматривали различные эксперты, и не только московские, но и те, которые работают в регионах. Результаты юридической экспертизы очень различны, часто мнения по его второму делу даже противоположны. Но только после того, как мы придем к единому пониманию ситуации, мы сможем вынести дело на общественный совет ЦОП.

— Но изучать это дело можно до бесконечности — пока он сам не выйдет.

— Мы не можем выносить суждения, пока до конца не разберемся. Некоторые эксперты поддерживают версию защиты, другие считают приговор правильным, а есть даже мнение, что еще мало дали. В общем, юридически, если убрать политику, ситуация очень неоднозначна. Кстати, со стороны Ходорковского никаких претензий в этом смысле не было.

— Может, он просто в вас не очень верит?

— Ну это уже вопрос к нему. Мы берем на это столько времени, сколько понадобится. Но какое бы мнение ни существовало по второму приговору, есть общее понимание, что в целом нарушения были, и никто с этим не спорит. Но вопрос еще и в том, что тогда правила игры были такие — и нарушения совершали не только олигархи, а практически все были вынуждены так работать, поэтому и решение наше должно учитывать и это.

— Был большой процесс под названием «медведевская гуманизация»: запрет на аресты бизнесменов, декриминализация ряда статей, облегчение наказания по другим. Что-то из этого сейчас работает?

— Работает, но не полностью. Наиболее полно работают изменения налоговых статей. Прежде открытие уголовных дел по неуплате налогов было основным инструментом для давления на бизнес. Они открывались в абсолютном большинстве случаев по рапорту сотрудников правоохранительных органов. Согласно тому пакету было принято изменение, что такие дела могут открываться только по заявлению ФНС. В результате число таких дел сократилось в разы, и что характерно — налоговые поступления в бюджет нисколько не пострадали за это время, только увеличились. А вот 108-я статья УК (эмбарго на аресты) работает не всегда. Некоторые суды все равно трактуют, что взятие кредита, например, не предпринимательская деятельность.

— Почему так происходит? Это сопротивление следователей или судей? Или «заносы» от конкурентов?

— Часто это не коррупционные какие-то схемы, это просто идеология. Бывает мотивация в виде защиты чести мундира, но бывают и внутренние убеждения. В этом смысле судьи такие же члены нашего общества, у которого, надо признать, к бизнесу отношение негативное. Помогать бизнесу призывают экономисты, юристы, руководители государства, потому что им понятно, что без рыночной экономики не может быть развития страны, нужны доходы в бюджет, чтобы покрывать расходы как на госаппарат, так и социальные. А сам народ с учетом истории 90-х относится к бизнесу негативно: все продадут — все увезут. С этим приходится считаться.

— Стало быть, разъяснение Верховного суда по поводу арестов не помогло?

— По большинству случаев это работает, сегодня в сизо уже единицы. Есть в 108-й оговорочка, что можно отпустить, только если он не представляет общественной угрозы, не скрывается от следствия и т. п. И вот под этим предлогом пытаются людей держать. Другие не считают его бизнес предпринимательской деятельностью. Но на самом деле арестов на стадии предварительного следствия стало значительно меньше.

— А уменьшаются ли сроки?

— Сроки, к сожалению, у нас большие, а статистики по эффекту от введения ст. 159.4 пока не знаем. Но, например, я знаю случай, когда одного человека освободили прямо в зале суда через несколько дней после введения закона в действие.

— Вы как сопредседатель «Правого дела» в свое время активно развивали мысль, что нужна либеральная партия, критиковали политический курс. Есть ли сейчас шансы создать сильную либеральную партию? Есть ли снизу потенциал, а сверху готовность?

— Происходит смешение понятий. Мы всегда говорили о создании праволиберальной партии. Я хотя и на госслужбе сейчас и не могу заниматься активной политической деятельностью, но убеждения у меня те же: я правый либерал. Правые либералы — это не «Яблоко», не СПС, и не Борис Немцов, и не 90% тех, кто называет себя сегодня правыми. Большинство из них — левые, либералы, но левые. Для них на первом месте такие базовые вещи, как права человека, социальная справедливость. А мы правые либералы. Для нас это тоже важно, но мы считаем, например, что равенство возможно только в начале пути. Всем должны быть предоставлены равные стартовые условия, хотя это тоже сложно представить себе в реальной жизни, но потом именно стремление выделиться, неравенство рождает развитие. Личные достижения человека должны быть мерилом успеха — мы меритократы. Для левых либералов демократия — наивысшая форма, это смысл всего. А мы говорим, что демократия для нас только светлая, но перспектива, она может работать только тогда, кода есть подготовленный электорат, осуществляющий осознанное голосование. Например, сингапурский лидер Ли Куан Ю говорил, что они объявили свободные выборы только после того, как средняя заработная плата у сингапурцев превысила $5000 в месяц, потому что сделать правильный выбор могут только люди, образовательный, профессиональный, культурный уровень которых позволит выбрать эффективных профессиональных лидеров страны, потому что кухарки не могут управлять государством, — это тоже праволиберальный принцип. Кроме того, это иллюзия, что у нас была создана либеральная экономика. Кудринская модель — это как раз экономика жесткого управления из центра, когда у центра сосредоточены все и финансовые, и управленческие ресурсы. Для инициативы с мест, для конкуренции в ней было мало места.

— То, что называется госкапитализм?

— Госкапитализм — это немного другое, но тем не менее рынка у нас мало, конкуренции мало, а только они рождают развитие. Более того, любые политические изменения могут быть стабильными и цивилизованными, не угрожать расколу общества, только если это будет эволюционный процесс. И он должен начинаться с экономики. Мы должны сегодня создать максимально выгодные условия для развития частного бизнеса, и крупного, и среднего, и малого, развить конкуренцию, провести реиндустриализацию и тем самым вырастить средний класс общества, тех подготовленных избирателей, способных голосовать осознанно. Вот праволиберальная точка зрения. Она не эмоциональная, прагматичная.

— Но в Думе нет ни леволиберальной, ни праволиберальной фракции. Вы представляете, кто бы это мог быть?

— Среди тех, кто регистрируется, таких пока праволиберальных партий нет.

— А «Гражданская платформа» Михаила Прохорова?

— У нас с ним было много разговоров, и он по убеждениям правый политик, но в своей тактике выбирает обращение ко всем слоям общества. Пытается правые идеи обернуть в левую обертку. А мы считаем, что надо быть честным перед избирателем и не размениваться на конъюнктуру, лучше получить поддержку части аудитории, а не пытаться понравиться всем. Это как с шампанским. Мы заказали стратегию, где эксперты нам четко проанализировали рынок. Нам сказали: есть рынок покупателей бутылок за $10-30 — то ваша целевая аудитория. Во всем мире она была маленькая (в России — около 3%, когда мы начинали), но она росла быстрее всех. А сейчас в США 40% покупателей покупают в этом ценовом сегменте. Нам сказали: не пытайтесь продавать дорогое шампанское, не надо продавать шипучку. Сконцентрируйтесь на этом сегменте — и вы получите максимальный результат. Мы это сделали — и выросли в 4 раза. То же самое и в политике — нельзя понравиться сразу всем.

— Но вы же сами говорите: средний класс еще слишком мал и слой этот узок.

— Тем не менее лучше обращаться к нему. Постепенно он будет расти — и вместе с ним поддержка правых либералов. Кстати, мы с другим сопредседателем «Правого дела» Леонидом Гозманом не нашли общего языка именно по этой причине.

— То есть пока надеяться среднему слою на появление своей партии не стоит?

— К сожалению, пока после 90-х гг. остается слабая востребованность политики. То, что происходило в 2000-е, тоже не очень способствовало этому. У людей эта апатия продолжается. Порождает апатию и сырьевая экономика. Она не только развращает финансовый сектор, не только скручивает экономику и делает ее структурно неправильной, но она еще и развращает людей, потому что они перестают активно работать: социальные программы и высокие бюджетные зарплаты создают иждивенческие настроения. И людям уже не нужен ни бизнес, ни образование. И нет стимулов к собственному росту, пропадает интерес к политике. И людей, к сожалению, устраивает этот статус-кво. Но в такой ситуации у страны нет будущего. Только активная позиция людей, частная инициатива, стремление к развитию могут сделать нашу страну успешной, а ее людей — обеспеченными и счастливыми.

— Ваша идея установить минимальные цены на игристые вины не нашла поддержку?

— Пока нет, обсуждаем. Эту идею поддерживает Росалкогольрегулирование, но Минэкономразвития поставило препон — непонятно почему, ведь по водке это работает и показало свою эффективность. По игристым винам ассоциация периодически проводит тесты и контрольные закупки, и видно, как ухудшается качество. Зачастую под лейблом «шампанское» продается даже не вино, а шмурдяк, как говорят виноделы. Поставив нижний предел по цене, мы уберем с рынка огромное количество некачественной продукции. Но почему-то Минэкономразвития считает, что достаточно мер принято государством, чтобы избежать контрафакта, при том что сама жизнь показывает: если есть контрафакт, значит, мер недостаточно.

— А ваше туристическое направление как развивается?

— Вы мне задаете вопросы, на которые уже трудно ответить. Как уполномоченный, я теперь не участвую в оперативном управлении. Но, конечно, в курсе, что происходит. В целом все нормально, развиваемся, но прошлый год по количеству туристов был ниже, сказались события в Геленджике, Крымске. В результате во всем крае туристов меньше. Но это направление развивается, и Абрау продолжает наращивать туристические сервисы — например, уже подписан контракт на строительство интерактивного музея, в котором будут рассказывать, что такое шампанское, историю «Абрау-Дюрсо».

— Вы говорили, что собираетесь передавать активы в российскую компанию. Какая это будет форма?

— Это не имеет большого значения. Может быть даже ООО с одним учредителем. Пока не знаю, где будет регистрация — в Москве или Абрау-Дюрсо. Эта компания купит мои активы, которые находятся за рубежом. Естественно, как собственник, я не хочу и не могу рушить ту компанию, которую я создавал, и искусственно отделять российские активы от зарубежных, рушить налаженные хозяйственные связи. Любой серьезный бизнес чаще всего международный. Он не может быть в одних границах по разным причинам: где-то сырье, где-то, наоборот, новые рынки, где-то выгоднее производство одного, где-то — другого, опять же, трансфер технологий. Перевод моего холдинга под контроль российской компании позволит сохранить бизнес и выполнить требования законодательства. Для России это хорошо — все подконтрольно, плюс налоги на дивиденды сюда приходят.