Видение России как защитника традиционных ценностей не выдерживает критики.
Президенту Владимиру Путину никогда не было достаточно управлять Россией с позиций почти абсолютного монарха, пишет Bloomberg. История его 21-летнего правления в равной степени связана с попыткой сформулировать предложение России для остального мира - своего рода национальный бренд, то, что было утрачено после потери Советского Союза в качестве поставщика левых идеалов.
Нынешняя, и вероятно, последняя, суть бренда России - это «разумный консерватизм», который был сформулирован Путиным на последней сессии Валдайского дискуссионного клуба, ежегодного собрания интеллигенции, дружественной и любопытной Путину.
С тех пор, как в середине 2000-х годов цены на нефть и газ позволили России вести себя более агрессивно на международной арене, Путин и его пропагандисты пробовали разные концепции: оплот антитеррора (с 2001 года, когда Путин предложил свою поддержку Джорджу Бушу после 11 сентября), «энергетическая сверхдержава» (термин, впервые примененный к России в 2006 году), одна из ведущих держав развивающегося незападного мира (после того, как БРИКС провели свою первую официальную встречу в этом формате в 2006 году).
Ни одна из этих конструкций не обладала силой советского предложения, и ни одна из них не устояла в реальном мире.Потрясенные, но все еще уверенные в себе Штаты начала 2000-х не были готовы относиться к России как к равноправному союзнику. «У нас много ископаемого топлива» оказалось еще более нелепым посланием. А траектории роста стран БРИКС настолько сильно разошлись, что зарождающаяся многополярность мира быстро свелась к Китаю и США. Таким образом, Путин в поисках послания сосредоточился на консервативной идее и «традиционных ценностях»: он начал говорить о России, как об оплоте консерватизма еще в конце 2013 года в своем ежегодном выступлении в парламенте - всего за несколько месяцев до отделения Крыма, ознаменовавшего его решительный разрыв с западным миром. В своей речи на Валдайском форуме 21 октября он перефразировал русского философа Николая Бердяева, который писал в 1918 году, когда почувствовал, что россиянам нужна интеллектуальная альтернатива большевистскому «революционизму»: «И потому смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперёд и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к состоянию, предшествующему образованию государств и культур. Смысл консерватизма - в препятствиях, которые он ставит проявлениям зверино-хаотической стихии в человеческих обществах». Бердяев считал консерватизм полной противоположностью большевизму, и Путин нарядил свой консерватизм во что-то похожее: «Наблюдая за тем, что происходит в ряде западных стран, мы с удивлением узнаем наши собственные местные обычаи, которые, я надеюсь, остались в далеком прошлом. Борьба за равноправие и против дискриминации превращается в агрессивный догматизм, граничащий с абсурдом. Они даже перестают изучать великих авторов прошлого - таких как Шекспир - в школах и университетах, потому что там считают их идеи отсталыми. Классиков объявляют отсталыми, потому что они не понимали важности пола или расы. В Голливуде издают руководства, которые диктуют, как снимать фильмы и сколько персонажей какого цвета или пола должно быть. Это более сильный материал, чем мы видели в Управлении агитации и пропаганды КПСС». Как если бы российский лидер жил в эхо-камере трамповской социальной сети и пытался примирить прочитанное с неприятными воспоминаниями о советской юности и сочинениями Бердяева столетней давности. Но Путин сказал, что не пользуется Интернетом, его советские воспоминания в основном туманны, а перефразирование цитаты Бердяева о значении консерватизма не включает это важное предложение: «Смысл консерватизма в препятствиях, которые он ставит для проявлений хаотического животного элемента в человеческих обществах. Этот элемент всегда таится в человеке, и он связан с грехом».
Я не апостол пробуждения, но увязка современного прогресса с греховным «хаотическим животным элементом» человеческой природы кажется натянутой. Это можно уподобить левому догматизму советского образца, но не маниакальной, насильственной энергии большевистской революции, которую Бердяев отвергал, считая ее энергией смерти.Излагая свою идею, Путин не становится похожим на консервативного мыслителя по мере приближения к своим 70 годам. Скорее, это выглядит так, как будто он читал в СМИ рассказы об определенных явлениях и использовал их, чтобы сформулировать коммерческое предложение, предложение для тех в западном мире и за его пределами, кто отвергает социальный прогресс. Политика идентичности этой аудитории больше связана с национальностью, чем с расой или полом; она сосредоточена на суверенитете и безопасных границах, боится феминизма и пренебрегает гендерным и сексуальным разнообразием. Путин преподносит свой режим этим людям как оплот «традиционных ценностей» просто потому, что он, похоже, видит нишу, которую западные правительства и СМИ не обслуживают - точно так же, как советские правители видели возможность в западных левых движениях и борьбе за мир. Этот поиск союзников был оппортунистическим для Советов, когда они перестали надеяться на мировую революцию, и стал оппортунистическим для Путина. Для него важно, чтобы Россия что-то отстаивала, была маяком для людей за ее пределами. Без миссии Россия - обычная страна, а Путин просто не может принять такой статус. Зато теперь, когда консерваторы находятся в политическом бегстве после поражения Дональда Трампа на выборах и серии избирательных катастроф в Европе, от Испании до Германии, Путин считает, что западным консерваторам нужен такой друг, как он - возможно, несколько экзотический союзник, но все же. Российские агентства сразу же подхватили этот рекламный ход. Государственная новостная программа «Вести» назвала Валдайскую речь Путина своей «самой важной», презентацией «национальной идеи» для России. Маргарита Симоньян, главный редактор подконтрольной правительству сети иноязычных телеканалов RT, написала в своем Telegram-канале: «Итак, теперь наша идеология сформулирована. Умеренный консерватизм. И это здорово!»
Как умеренный консерватор, я не могу заставить себя разделить ее волнение. Правоцентристы находятся в таком плачевном состоянии, что Путин видит широкую брешь на Западе на этом фланге. Есть также послужной список Путина в его предыдущих видениях глобальной роли России: он особо не отличился тем, что отстаивал самые многообещающие дела.Кроме того, мне немного жаль тех иностранцев, которых проймет речь Путина, а некоторые неизбежно возьмут ее на вооружение. Еще в 2016 году, до того, как был избран Трамп, я тусовался с некоторыми «трехпроцентными» людьми во Флориде, которые не расставались со своим оружием даже в доме своего лидера. Они восхищенно отзывались о Путине как о поборнике закона и порядка, о том, кто может держать либералов под контролем. Пока я слушал, я не мог избавиться от мыслей об этих парнях, которых российские полицейские тащили в тюрьму после того, как их тайник с оружием был конфискован; российские законы о терроризме практически писались именно с этим учетом. Умеренных консерваторов тоже могут шокировать обычаи и привычки путинской России, если бы они столкнулись с ними в реальной жизни. И если более литературно настроенные из них читают Бердяева о консерватизме для справки и им нравится тот акцент, который он делает на творчестве и отказе от насилия как средства достижения прогресса, им следует остерегаться - принятие Путиным философии всегда было довольно избирательным, и не в пользу других. Леонид Бершидский, перевод Станислава Прыгунова, специально для "БВ"
