Может ли Россия, с ее авторитарным режимом, двигаться вперед и в итоге стать одной из богатейших и технологически развитых стран мира? Поскольку западные санкции становятся более жесткими, а экономика страны борется изо всех сил, пытаясь вырасти, такой сценарий кажется достаточно надуманным.
Хотя давший интерью изданию Bloomberg Владимир Мау - экономист, консультирующий правительство России, считает, что все возможно.
Мау является постоянным экспертом в постсоветских политических кругах России. Он был близким советником Егора Гайдара, премьер-министра, который инициировал радикальные рыночные реформы при президенте Борисе Ельцине в начале 1990-х годов, и с тех пор он занимает важные должности практически при каждом правительстве.
В настоящее время он возглавляет Академию народного хозяйства и госслужбы при президенте РФ - государственный вуз, в котором обучается около 180 000 студентов по всей стране. Как академик, публикующий материалы по самым различным темам - от революции до человеческого капитала, он однозначно способен рассмотреть текущие события в исторической перспективе.
С его точки зрения авторитарные тенденции России укладываются в более широкий отход от либеральной демократии, вызванный глобальным финансовым кризисом 2008 года. Западные санкции имеют непреднамеренные последствия, ввиду того что могут сделать Россию более привлекательной для российского капитала. Технологическая отсталость страны может быть преимуществом. И Европа в конечном итоге будет простираться от Лиссабона до Владивостока.
Вот отредактированная версия нашего разговора:
Марк Уайтхаус: Почти 20 лет назад, до прихода к власти Владимира Путина, вы сказали мне, что авторитарное правление в России неизбежно. Как вы выразились, «демократия нуждается в капитализме, но капитализм не нуждается в демократии». Так и оказалось. Сейчас Путин находится на последнем президентском посту - если не будет изменений в конституции. Что дальше? Станет ли Россия когда-либо капиталистической страной и либеральной демократией?
Владимир Мау: Когда я говорил это, Россия переживала полномасштабную революцию - системную трансформацию с крахом государственных институтов. Никогда раньше полностью централизованная экономика не превращалась в рыночную. Правительство рухнуло; оно не играл никакой активной роли. В такие хаотичные периоды появляются общие правила. Поэтому можно попытаться предсказать что-то, основанное на взаимодействии сил. Одним из элементов этой логики является возникновение авторитарного правления для любой постреволюционной стабилизации.
Теперь революция окончена, возникли новые важные проблемы - и они не только отечественного происхождения. Мы должны учитывать мировые тенденции. Глобальный кризис, начавшийся в 2008 году, следует сопоставить с кризисами 1930-х и 1970-х годов. Каждый из них являлся структурным кризисом, породившим новые политические и экономические конфигурации. Политическим результатом нынешнего структурного кризиса является подъем правых сил, популизм националистического толка.Многие европейские страны уходят от либеральной демократии. И российская постреволюционная консолидация, похоже, соответствует общей тенденции. Но вот что интересно в случае с Россией - власти здесь избегают популистской практики и особенно экономического популизма. Теперь мы знаем, что Фрэнсис Фукуяма ошибался, считая, что либеральная демократия будет «конечным государством». Нет конечного государства, нет прусской конституционной монархии (по Гегелю), нет коммунизма (по мнению Маркса) и нет либеральной демократии. Есть тонкое наблюдение в работе Сэмюэля Хантингтона под названием «Третья волна». Он сделал интересную статью о налогообложении и выборах: если у вас нет первого, вы можете обойтись без последнего. Общества склонны требовать демократии, когда они достигают определенного уровня валового внутреннего продукта на душу населения, но есть исключения - например, богатые нефтью государства. Они могут удовлетворить требования людей, обходясь без выборов.
Когда-нибудь либеральная демократия снова станет популярной. Рано или поздно Россия станет частью общего европейского рынка. В своих первых двух президентских сроках Владимир Путин разделял эту точку зрения: он стремился к консолидации Европы от Лиссабона до Владивостока. Но Запад это не приветствовал. Он не был готов. Я не говорю, что Европейский Союз не должен был расширяться в Восточную Европу, но в то время было совершенно ясно, что расширение повредит отношениям из-за всех исторических проблем между Россией и ее восточноевропейскими соседями.Не поймите меня неправильно: я не хочу оправдывать какую-либо политическую тенденцию. Но, как экономический историк, я пытаюсь понять логику событий, а не винить или жаловаться на кого-то. М.У.: Значит вы оптимист - просто, в долгосрочной перспективе. В.М.: Я исторический оптимист, каким должен быть марксист, или, лучше сказать, либеральный марксист. М.У: Путин и его советники поставили амбициозные цели для российской экономики. Тем не менее он неоднократно демонстрировал отсутствие уважения к праву собственности и личной свободе. Может ли он достичь первого, не меняя последнего? В.М.: Простой ответ - нет, если смотреть в долгосрочной перспективе. Но на самом деле мы знаем, что все возможно. История знает много примеров быстрого экономического развития без традиционных либеральных ценностей.
Антикризисная политика России в 2014 году до 2016 года была очень успешной - очень небольшое снижение ВВП, стабильная занятость, стабильные валютные резервы, инфляция под контролем, отток капитала почти прекратился, появился баланс текущих операций. Не было никакого перехода от рублевых активов к международным валютам (впервые за 30 лет). Но успешная антикризисная политика не гарантирует быстрого посткризисного развития. И сейчас это ключевая задача.Хорошо известно, что [в современной России] правовое и политическое управление более важно, чем экономическое. Сейчас отдача от экономических реформ уменьшается. Вы можете обсуждать налоговую и финансовую политику столько, сколько хотите, но если вы не дадите людям уверенность в неприкосновенности жизни и собственности, остальное бессмысленно. Я часто повторяю фразу, которую я прочитал в советском экономическом журнале, выпущенном в 1921 году. Советское правительство объявило об экономической либерализации, названной «Новая экономическая политика». Понесет ли представитель этой НЭП, в простонаречии непмэн, деньги в банк? Его ответ: конечно же, нет. Вы гарантируете безопасность депозита, но не безопасность жизни вкладчика.
Это вопрос политической стабильности, способности администрации обеспечивать предсказуемость и верховенство закона, совершенствование правоохранительной деятельности. Мне нравится либеральная демократия. Но реальная жизнь сложнее политических и экономических доктрин, сложнее, чем традиционные либеральные мантры.Интересно, что западные санкции смогли в некотором роде помочь. Сейчас русские видят ситуацию на Западе как менее предсказуемую, чем дома. Поэтому они думают, что безопаснее хранить свои деньги здесь. Я не говорю о коррумпированных деньгах. Я говорю о нормальных, лояльных российских гражданах, которые хотели диверсифицировать свои сбережения и с которыми западные банки больше не хотят иметь дело, из-за их новых нормативно-правовых правил. И эти правила определенно уходят от либеральной системы, которая предполагает конкуренцию между банками. М.У.: Имеют ли смысл долгосрочные планы, подобные предложенному Путиным после президентских выборов, в мире, где технология меняется так быстро? В.М.: Важно разработать стратегию, понять общие ценности и общее видение, направление развития. И долгосрочные планы президента касаются основных принципов, которые достаточно ясны и разделены экспертами и широкой общественностью - ростом продолжительностью жизни, развитием человеческого капитала, инфраструктуры, оцифровкой, экологией, производительностью, сокращением бедности и т. Д. Это не о технических деталях, поскольку технологии меняются слишком быстро. Легко заметить, что эти приоритеты не сильно отличаются от программ правительств Европейского союза или США. Даже в середине 20-го века ограниченная роль стратегий была совершенно ясна: «Детали плана, который был разработан на несколько лет вперед, часто неверны, но процесс планирования требует тщательного изучения вариантов и непредвиденных обстоятельств» - эти слова приписываются Дуайту Эйзенхауэру. (В оригинале: «При подготовке к сражению я всегда находил, что планы бесполезны, но планирование - обязательно»). В современном мире, с его быстрыми технологическими изменениями, осуществление стратегии, безусловно, окажется неудачной. То же самое касается долгосрочных инвестиций. К моменту, когда вы закончите, вы обнаружите, что э решение не было эффективным, потому что технологии уже продвинулись.
Десять лет назад мы не знали iPhone, мы не знали биткойнов или блокчейнов. Люди хотят строить высокоскоростные поезда, но мы знаем, что транспортные технологии меняются также быстро. То, что считается эффективным сейчас, через 10 лет может оказаться не отвечающим требованиям. А как много денег было вложено в то, что тогда казалось эффективным.Не менее важно, что новые технологии, как представляется, снижают роль долгосрочных инвестиций. Возьмите сланцевую нефть и газ. Они намного менее капиталоемки, поэтому вы можете остановливать и начать производство, передвигаться, да что угодно. Когда капитальные затраты становятся близкими к операционным расходам, то создается принципиально новая политическая экономика. Эта гибкость очень важна. М.У.: Это создает возможности для России, которой приходится во многом догонять, надоясь при этом в недостатке частных инвестиций? В.М.: Это создает возможности для любого новичка в технологическом тренде. Но есть вопросы к данному подходу. Ошибочно ставить целью создание инноваций и, что еще важнее, стать страной, способной освоить инновации. Скажем, Австралия очень новаторская страна, но она осваивает больше, чем производит. М.У.: Так каким образом Россия сегодня осваивает технологии? В.М: Не самым лучшим. Богатые ресурсами страны не склонны к инновациям. Тем не менее, у России есть шанс с цифровизацией, которая играет большую роль в планах правительства. Недавно я попытался использовать Apple Pay в Париже. В половине случаев мне говорили, что не знают, что это такое. В Москве и Санкт-Петербурге вы можете использовать его везде, а также во многих других городах. Это преимущество новичка. Это позволяет нам избежать некоторых подводных камней. Перевод Станислава Прыгунова, специально для "БВ"
